Беседа с классиком

Большой грузный человек с веселой улыбкой идет рядом со мной по полю и вместо того, чтобы опираться на трость, которую держит в левой руке, лупит ею по траве. Он огромен, как тролль, и вместе с тем легок как перышко – кажется, эти сто тридцать килограмм вот-вот оторвутся от земли и воспарят к небу подобно воздушному шарику. Но если это произойдет, из его многочисленных карманов на землю посыплются весьма неожиданные предметы. Например, нож и пистолет.
- Г-н. Честертон, зачем вы носите нож и пистолет?
- Как зачем? Здравомыслящий человек не может быть безоружен. Ведь когда я чего-то боюсь, я должен с этим сразиться, иначе я – раб того, чего боюсь. А здравомыслящий человек не может быть рабом. Поэтому схватка – единственная альтернатива рабству.
- Но как сражаться с тем, кого боишься, ведь ты этого боишься?
- А какой смысл сражаться с тем, чего не боишься? Сражаться можно только с тем, что вызывает у тебя страх. Храбрость нужна не супергероям, которые знают, что они сильнее других и им нечего бояться. Храбрость нужна обычным людям, которые знают, что они слабее, но все равно идут в бой, потому что иначе нельзя. Поэтому во всех сказках главный герой храбр только потому, что он слабее великанов и драконов, но все равно объявляет им бой. Великан не может быть храбр – ему никого бояться.
- Как вам удается все время говорить парадоксами?
- Любая мысль парадоксальна. Чтобы что-то сказать по-настоящему, до конца, то есть выразить мысль наиболее полно, нельзя делать ее законченной. Потому что как только ты заканчиваешь мысль, ставишь точку, у слушателя создается завершенный мысленный образ того, что сказано, и он автоматически исключает из этого образа все, что не сказано. Но никакая мысль не может быть высказана полностью, если в нее не включить того, что в ней не сказано. Потому что любая мысль содержит в себе больше, чем выражено в словах. Следовательно, мысль, чтобы быть полной, должна быть незавершенной. Чтобы придать мысли полноту, нужно поставить после нее многоточие…
- Как вы пишите книги?
- Их трудно не писать. Я пишу постоянно, даже в перерывах между работой – диктую текст машинистке, пока курю трубку. Слова – это единственное, что я создаю.
- Такое ощущение, что у вас есть мнение обо всем. Вы пишите об истории, о религии, о политике, о литературе. Вы – специалист во всех этих областях?
- Боже упаси. У меня даже нет формального образования. Как правило, именно специалист так узок, что не имеет мнения ни о чем, кроме своей узкой области. Но, в конечном итоге, не умея взглянуть на вещи шире, он до конца не понимает даже то, в чем должен бы разбираться.
- Вас не смущает то, что у Вас нет формального образования.
- Знаете, в Англии введение обязательного формального образования по времени совпало с отменой преподавания в школах основ христианской веры. Парадокс в том, что как только мы решили, что нашим детям не нужна истина, мы тут же решили, что им обязательно нужно учиться… Чему? Поэтому-то система и пытается доказать свою состоятельность, меняя программы и методики чаще, чем учеников в классе.
- И еще один, последний вопрос: «Человек, который был четвергом» начинается как детектив, а кончается как полная мистика. Почему вы выбрали такой конец?
- Я его не выбирал. Это естественный конец. Все в жизни начинается с видимых нитей, связывающих явления, и любой детектив это, прежде всего, наблюдение за понятными, логическими связями между вещами. Но когда клубок смотан, и ты приблизился к разгадке, ты должен понять, что разгадка еще более таинственна, чем нити, к ней ведущие. Понять, кто совершил преступление, это одно, а понять природу того, кто совершил преступление, это другое. И, наконец, понять свою собственную природу – это третье. Когда детектив кончается разгадкой, читатель удовлетворенно откладывает книгу и преспокойно берет следующую, потому что предыдущая исчерпана. В ней все на поверхности. Но когда детектив кончается загадкой, читатель еще более удовлетворенно откладывает книгу и погружается в раздумья, понимая, что недосказанность дает ему гораздо больше, чем жирная точка.

В этот момент мы достигаем края большого поля, и случается то, чего я все время опасался. Необъятная фигура вдруг отрывается от земли в очередном прыжке через лужу и уже не возвращается обратно, но, попирая законы притяжения, начинает, покачиваясь, с веселым смехом подниматься к небу подобно воздушному шару причудливой формы.
- Я вам помогу опуститься, – в испуге кричу я, – и протягиваю вверх руку. Он крепко хватает мою руку, но вместо того чтобы опуститься, начинает медленно, но верно утягивать меня за собой и я, преодолев земное тяготение, воспаряю вместе с ним в неведомые дали.

Беседа с классикомПублицистика

Беседа с классиком
Публицистика